Стараюсь не думать, кто ей раньше такое делал. Алиса хорошо разбирается, чего хочет. Значит, опыт был. Да-да, стараюсь не думать. И обо всем остальном, что делали. Она теперь только моя. Сказала ведь сама, что никто так хорошо не делал, как я.
Как вспомню, так опять по новой, той же юлой внутренности раскручиваются.
Считай, я нервным быть больше не умею. На стреме все время. Хочу только тыкаться в тонкую кожу, куда угодно. Только тогда жало, ввинченное в подсознанку, вместо яда кайф вбрызгивает.
Обедать спускаемся опять в кафе-столовую. Она у меня кусочек мяса крадет из тарелки. Сама же как пташка ест. Не хочу давить, мол, жри нормально, энергии наберись. От десерта она странно отказывается.
Потом она что-то долго обсуждает с мальчуганом столь неказистого вида, что я морщусь. Замечаю, что Алиса деньги ему дает. Добрая она слишком, а он попрошайка явно.
Выпытываю детали и услышанное бесит. Ничего она не исправит, ему одна дорога — на наркоту сядет либо в тюрягу за разбой в три копейки. Она, видимо, вообще в это не въезжает.
— А где живет-то он?
— У Сергея Степановича, — вздыхает она. — Эксплуатирует тот его.
Потом она решается кое-что добавить, несмотря на то, что я весь разговор, как боров себя вел.
— Он вообще в детский дом должен вернуться. Но пока Матвея нет, делать что — непонятно.
— Он уже жить не будет там, увидишь. Как снаружи побывал, так это как на воле воспринимается.
Алиса заводит локон за ухо.
— А что ему делать, как думашь? — осторожно спрашивает.
И я едва не разрываюсь. Ну да, ведь сказал ей, что я — детдомовец. Несчастная сиротка. Никому не нужный, бывший отброс общества. Теперь только так обо мне и думает. Советчик прямо образцовый я.
— Самому наркоту толкать, чтобы не успели подсадить. И чтобы бабло водилось, и не пришлось гопничать.
Она скрывает изумление от моего цинизма, но мгновенно грустнеет. Пиздец, ну зачем ей этот оборвыш сдался. Их как тараканов, на самом деле. Она просто не знает масштаба.
Не хочу, чтобы Алиса с ним общалась, и еще хуже — пыталась помочь, но реально ломом себе рот прихлопываю. И так ее расстроил.
Даже про деньги, что дала оборвышу, не вынюхиваю. Небось уже на соли какие-то взял, их даже в Васильках можно найти.
Стараюсь спокойнее, нежнее заваливать ее вечером. Напряжение между нами тает мгновенно. Я от ее сисек не отлипаю.
Когда она, распластанная на кровати, порозовевшая вся, влажная от пота и уставшая от моего помешательства, прям кричит на выдохах, я в натуре погибаю. Тарабанюсь и тарабанюсь в нее, а руки на мягких бедрах дрожью заходятся.
Пушку к черепу приставляли — не заходились. Сам когда первый раз курок нажал — тоже. Только когда ухо отрезали, в последний раз такое было.
Руки не стабильные, потому что понятия не имею, что дальше делать. Из глаз по лоскуту убрали, и ослеп частично.
Все одновременно внутри фаршируется, половине переживаний я и названий не знаю. Хочу сбросить их — не могу. С амплитудой побольше возвращаются, и прошибает жадностью тогда. Хочу еще. Если не восполню — беда будет.
Что дальше-то делать. Как это вообще все.
В открытом космосе и то легче разобраться, и путь найти. Что здесь, что там, гравитация по нулям для массы моей. Только тут я пожаром пропитался, и вот как потушить огонь, который не видишь…
Кончаю в нее, хоть и просила не делать так. И злюсь на себя, и радостно. Вообще без шансов было вытащить.
Алиса, кажется, понимает. Старается отойти от этого раза.
Потому что отходить даже мне надо.
Расстраивается, мол, ее могла вся Гостиница слышать. Смеюсь, потому что надеюсь так и есть. С предельной ясностью для себя понимаю, что скрываться не хочу и не буду. Не прокатит.
Еложу мордой своей прямо по лицу ее влажному. Алиса еще и умудряется что-то рассказывать. Я ее не ушами, а губами слушаю. Ах, этот коварный церковный хор. Ведут битву против Егора в Тик Токе. Настоящая Васильковская мафия. Ржем, как дети, еще долго.
Планирую за бухлом сходить каким-то. Настроение такое, а впереди половина ночи. Алиса хочет шоколадку, но потом передумывает. Ладно, все равно прихвачу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На улице парит, у нас в номере хоть вентилятор стоит. Одинокий таксист мне кивает, будто знакомы. В круглосуточной лавке в очереди прохлаждаюсь, в компании синяков и нариков. Покупаю и сигареты, потому что хочу покурить перед тем, как к ней возвращаться.
Открываю шампанское в номере, пока Алиса конфетам и шоколаду радуется. Хотела, значит, на самом деле.
Пьем из горла прямо.
Дешевое, простое. Другого здесь нет.
Вкус навсегда запомню. Алиса нежничает, целуя меня медленно. Стягиваю простынь, чтобы смотреть и гладить по бедру. Голая она вся. И вся моя.
Заставляет меня съесть кусочек шоколадки.
Затем, опять на новый заход, как торчки, е-мое.
Задушено возмущается, когда я не даю ей что-то надеть в ванную, но я смеюсь. Конечно, отпускаю потом ночнушку из рук, чтобы натянула, раз так хочет.
Засыпаем пьяными.
Она уже собирается к Мире Никоновне, когда утром глаза разлепляю. Задорно чмокает меня наспех. Договариваемся в двенадцать пересечься в кафе, чтобы вместе пойти на совещание.
Разгребаю конюшни дел привычных. С Филатовым затягивается разговор, потому что накопились проблемы в порту. Пишу Карелину, чтобы помог идиоту, потому что и у Бруса в конечном итоге пойдут накладки, если сейчас не разрулить.
Филатову во всем нужно ручное управление, поэтому все еще говорю с ним, когда в кафе захожу. Она опаздывает, и, оказывается, тоже спешит куда-то.
Объясняю, что у меня сейчас важные дела намечаются. Шучу, что у нее, наверно, тоже. Но ей не заходит, смотрит на меня.
Зализываю ее при всех, потому что я решил, что так будет теперь. Она настолько забеганная какая-то, что не возмущается.
Справляемся с едой быстро, надо доделывать кучу всего до совещания.
Позже звоню мэру — чтобы без меня начинали, приду только через сорок минут. Но вскоре меня Лин набирает. Спрашивает, не со мной ли Алиса, потому что она тоже не пришла.
Тоже наверно опаздывает, как и я, потому что не успела все доделать.
Трубку на меня не берет, странно. Хотя может даже номер не записала после сообщений. Я ей никогда не звонил.
Когда прихожу в Дом Культуры, оказывается, они уже закруглились. Все закрыто и никого нет.
Алиса вроде в номере отсутствует, поэтому тащусь в свой.
Думаю, может, ресторан какой поприличнее есть в Васильках. Или съездить нам в пригороды покрупнее. Чувствую, что не откажется, вроде нормально реагирует на походы в кафе. И сладости ей накуплю. В рестораны ж люди ходят, когда пары типа? А шоколадки она явно любит.
Теперь не Филатов трезвонит, а Лешей. По порту освежить инфу, ну и по Филатову катком пройтись. Вот же сплетник. Они там карелинские забавные, епта. Интеллигенция почти что, мать вашу.
Переодеваюсь, и снова ее набираю. Наяривать не хочется, но чтобы знать где и как она.
Втыкаю в копию Устава секунд двадцать, наверно. Потому что ее телефон отключен.
Из ее гостиничного номера ответа нет.
Спускаюсь в холл на первый этаж, чтобы к магазинам идти. Алису там все знают.
Егор Лин тусуется неподалеку от ресепшена вместе с группой людей. Одна женщина руками размахивает. Музыкант сразу окликает меня и что-то мне это все не нравится.
Когда подхожу, еще женщина светловолосая приближается.
— А ты Алису не видел? — быстро спрашивает меня Егор и кивает новоприбывшей.
В висках ток в жилы огнем запрыгивает и — враз по всей длине, до пяток, выжигает все живое.
— Что? Где она?!
Егор вздыхает.
— Чувак, когда ты последний раз ее видел?
— Она была на совещании? Она же пришла?
— В том-то и дело, что нет. И вот Мира Никоновна ждала ее, получается, еще раньше…
— Она пропала с самого утра, — говорит мне женщина расстроено, но смотрит настороженно.
— Нет. — Повторяю я, и как-то чудится, что они меня не слышат. — Нет. Она в двенадцать со мной в кафе сидела. Ушла через минут пятнадцать.
